что ему разодрали губу.

   [1915]

Мое к этому отношение

(гимн еще почтее)

Май ли уже расцвел над городом,

плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик, —

весь год эта пухлая морда

маячит в дымах фабрик.

Брюшком обвисшим и гаденьким

лежит на воздушном откосе,

и пухлые губы бантиком

сложены в 88.

Внизу суетятся рабочие,

[10]

нищий у тумбы виден,

а у этого брюхо и все прочее —

лежит себе сыт, как Сытин.

Вкусной слюны разлились волны,

во рту громадном плещутся, как в бухте,

А полный! Боже, до чего он полный!

Сравнить если с ним, то худ и Апухтин.

Кони ли, цокая, по асфальту мчатся,

шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему,

а ему все кажется: "Цаца! Цаца!" —

[20]

кричат ему, и все ему нравится, проклятому.

Растет улыбка, жирна и нагла,

рот до ушей разросся,

будто у него на роже спектакль-гала

затеяла труппа малороссов.

Солнце взойдет, и сейчас же луч его

ему щекочет пятки холеные,

и луна ничего не находит лучшего.

Объявляю всенародно: очень недоволен я.

Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,

[30]

характер — как из кости слоновой точен,

а этому взял бы да и дал по роже:

не нравится он мне очень.

   [1915]

Эй!

Мокрая, будто ее облизали,

толпа.

Прокисший воздух плесенью веет.

Эй!

Россия,

нельзя ли

чего поновее?

Блажен, кто хоть раз смог,

хотя бы закрыв глаза,

[10]

забыть вас,

ненужных, как насморк,

и трезвых,

как нарзан.

Вы все такие скучные, точно

во всей вселенной нету Капри.

А Капри есть.

От сияний цветочных

весь остров, как женщина в розовом капоре.

Помчим поезда к берегам, а берег

[20]

забудем, качая тела в пароходах.

Наоткрываем десятки Америк.

В неведомых полюсах вынежим отдых.

Смотри какой ты ловкий,

а я —

вон у меня рука груба как.

Быть может, в турнирах,

быть может, в боях

я был бы самый искусный рубака.

Как весело, сделав удачный удар,

[30]

смотреть, растопырил ноги как.

И вот врага, где предки,

туда

отправила шпаги логика.

А после в огне раззолоченных зал,